Хищники

Кинематограф бенгальского режиссера Мринала Сена - это в прямом смысле запечатленный с доскональной точностью и дерзкой порой честностью отрезок жизни, кровавый ломоть бытия, политый густой горькой патокой невыносимой экзистенциальной тоски. В своей киноязыковой рефлексии культовый бенгалец был самым что ни на есть реалистом, главным приверженцем близкой к документалистике манеры повествования, выхватывая из окружающей суетливости или палящей рутинности судьбы своих героев, по-авторски существовавших преимущественно в двух хронотопических отрезках: или в недавнем колониальном прошлом, или в безыскусном, безысходном и безнадежном настоящем. При этом с течением времени режиссерский стиль Сена, который продолжал снимать вплоть до нулевых, едва ли претерпевал существенные и сущностные изменения; его литая киноформа одновременно тяготела к простоте изъяснения, лаконичность и степенность кадровых рисунков все сильнее копировала реальную жизнь, тогда как масштаб и глубина проблематики его фильмов по-прежнему были велики. Сен на мелочи никогда на разменивался, говоря о главном через призму историй отдельных индивидуумов родной Бенгалии. Картина 'Королевская охота' 1977 года, одна из самых признанных киноработ Мринала Сена, возвращает зрителей в колониальные 20-30-е годы ХХ века, повествуя о жителях небольшой индийской деревушки, где живёт издавна народ сентал, и их английских колонизаторах, будучи дословной экранизацией рассказа Бхагавати Чарана Паниграхи. Мринал Сен ни первичный текст, ни заложенный в него контекст практически не менял, оттого кинотекстуальное полотно картины обладает густой фактурой; здесь история реальная переплетается с авторскими размышлениями, лирические отступления смазываются реалистическими портретами персонажей на фоне меняющегося времени, а предчувствие грядущей грозы перемежается контрастной, ввиду своей поэтичности, визуальной пестротой с прозрачной синевой небес, изумрудным сиянием лесов, багровой красотой закатов - королевская охота с трагическим финалом поневоле обретает черты символические. При этом истинную суть человеческих отношений в тот час режиссёр раскрывает через историю весьма своеобразной за счёт своей очевидной обреченности дружбы между британским охотником-сахибом и местным лучником. На первых порах, Мринал Сен демонстрирует некую идилличность в их личных отношениях, показывая сколь сильно вхож в круги первых, но чужих Гинуа, герой тогда ещё дебютанта Митхуна Чакраборти. Ему позволено чуть больше, чем остальным его соплеменникам, он более честен с сахибом, и нет в нем столь неоправданно мерзкого подобострастия. Но вместе с тем червь авторского сомнения точит их не то обоюдную дружбу, не то меркантильную службу; не может быть столь хороших связей между тем кто колонизировал, считая себя исконно правым, и тем кого колонизировали, не давая им возможности на определение своей самости. Впрочем, а кто когда прислушивался к безликой черни, что обязана лишь прислуживать?! Равноправие невозможно между хозяином и рабом, сколь бы не притворялся второй что безымянный сахиб ему не указ, коль тот лишь взаправду создавал для Гинуа видимость полной свободы, иллюзорность собственного мнения. Сытый голодного никогда не разумеет, но вот человек по-настоящему свободный никогда не сможет постичь природу и вырожденческую породу по плоти своей вечного служаки. В контексте фильма Мринала Сена более свободным оказывается именно сентал-лучник, не связанный по рукам и ногам ни государственными регалиями, ни внутренними предрассудками, ни чем, кроме древних традиций своих предков, которыми в первую очередь руководствуется Гинуа в своей жизни. А так же теми внутренними порывами, что в итоге делают Гинуа выразителем авторского торжества верности корням и тленности всего что искусственно навязывается. И исходя из этого понятия 'свободы-несвободы' и разрастается в фильме главный его драматургический конфликт, когда сюжет взорвётся преступлением по чести, совершенным сенталом: межцивилизационная пропасть, выросшая из сугубо привычной социальной сегрегации. И преодоление её режиссёр видит лишь в одном: в полном демонтаже того дивного мира хозяев и рабов, мира, где чужаки отвергают древние племенные законы в угоду собственной целесообразности. Чужие никогда не смогут стать своими, навязать свои правила бытования там, где их никогда не будут принимать. Даже силой невозможно переменить вечное течение древних устоев и Гинуа становится во многом преданным тем, кого он обманчиво считал своим, но за такое предательство последнему придётся платить сполна, купаясь в кровавом дыму пожарищ социального недовольства, борьбы за справедливость.